Южный Урал, № 2—3 - Алексей Сурков

Вот первый полотняный город у подошвы горы Магнитной — жилище строителей и зачинателей Магнитки. Март 1929 года; тучи нависли над вершиной горы, и резкий ветер треплет брезентовый полог палаток; группа строителей, наклонив головы, решительно шагает навстречу ветру, зажав в руках топоры, ломы, кирки и лопаты; они спускаются вниз, идут туда, где среди необозримой приуральской степи виднеются первые леса стройки.

Итак, если итти от полотна к полотну, от рисунка к рисунку, то кажется, что читаешь увлекательную повесть о делах и людях Магнитогорска, создавших по воле большевистской партии новый город и величайший комбинат, широко раскинувшийся на границе Европы и Азии, как мощная крепость индустриализации.

Январская ночь 1932 года! Забудем ли мы ее когда-нибудь! Изгладятся ли из памяти эти волнующие минуты пуска первой доменной печи? Когда смотришь на картину «Первый чугун», то хочется прильнуть к полотну и найти, разыскать себя в этой ликующей толпе, озаренной светом первого магнитогорского чугуна. Люди целуются, обнимают друг друга, пожимают руки, гордость светится в их глазах, и радость чувствуется в каждом порывистом движении. Только там, где-то в затемненной стороне, стоит особняком группа людей и среди них толстый приземистый человек с трубкой в зубах — американский «консультант» мистер Хейвен — представитель фирмы Мак-Ки. Он сделал все, что в его силах, чтобы доменная печь не была задута, чтобы не было чугуна, не было радости. Он возражал, писал меморандумы, снимал с себя ответственность. Через несколько минут мистер Хейвен подойдет к людям, церемонно обнажит голову и поклонится:

— Я поражен смелостью и настойчивостью, с которой в столь тяжелых условиях совершен пуск доменной печи, — скажет мистер Хейвен. — Я преклоняю голову и восхищаюсь. В Америке нет такой практики.

— Но мистер Хейвен, — скажут ему вежливо, — в американской практике нет и советской власти…

Рядом новое полотно — Серго Орджоникидзе с группой магнитогорцев идет по горячим путям доменного цеха; он что-то показывает спутникам, и рука его протянута вперед, как будто он призывает людей не останавливаться, а итти все дальше и дальше.

«Огни Магнитогорска!» — так называется это чудесное полотно. Огни Магнитогорска — это немеркнущие огни социализма, которые зажгла великая партия большевиков, это — свет, озаривший старый Урал, в котором воздвигнута новая высокосовершенная индустрия, новые поселки и города; это — электрическая лампочка в квартире бывшего кочевника, свет дворцов и школ, институтов и больниц. Огни Магнитогорска — это чудесная панорама радостного труда. Они неугасимы! Нет конца этим огням, они уходят ввысь и вдаль, светят высоко в небе, и их видно далеко за пределами Уральских гор. Как опытный следопыт по еле заметным следам угадывает жизнь леса, так художник Соловьев по вспышкам и мерцанию разноцветных огней разгадал тайны ночного Магнитогорска. Не видно громад корпусов, и только угадываются контуры уходящих в небо труб, но завод живет, работает. Вот сейчас выдается очередной багровокрасный коксовый пирог, фейерверком искрится новая плавка чугуна, в небе вьется разноцветный газовый клубок, выброшенный из трубы мартеновской печи; ярко озарены окна здания блюминга и кажется: вглядишься внимательно и увидишь, как кран «Тиглер» тянет своими стальными пальцами из нагревательных колодцев раскаленный добела слиток…

У одного из полотен — группа рабочих: слышны говор, шутки. Полотно, которое привлекло зрителей — «Сталевары» — изображает двух широко известных на площадке сталеваров, самого старого и самого молодого.

Два сталевара — два поколения металлургов. Плотный старик, с энергичным лицом, сильными руками с двумя орденами Ленина в петлице — это представитель старейшего поколения Григорий Егорович Бобров. Рядом с Бобровым — его ученик — сталевар Петр Лапаев.

Бобров и Петр Лапаев стояли здесь же и принимали активное участие в разгоревшемся споре: точно или неточно изобразил их художник.

— Вот познакомьтесь, — шутя говорит старик Бобров, показывая на портрет. — Изобразили, как икону разукрасили. Это вот, стало быть, я и есть — Бобров Григорий Егорович. А этот вихрастый — Лапаев Петр. Видали, какие ныне знаменитые сталевары пошли? Тебе сколько, Петр, лет? В твои годы меня, дружок, не только сталеваром, а подметальщиком не хотели сделать. А вот с него портреты пишут. В старое время такие портреты с царей да фабрикантов писали. Вот висел, помню, в конторе портрет самого господина директора…

Лапаев смеется:

— Выходит, что и я директор по тем временам?

— Оно и по нынешним временам выходит, что не последний ты человек. Сталевар Магнитки — это тебе что? Гордая, дружок, должность. Перед нашим братом не один европеец должен шапку снять да в ноги поклониться. Помнишь, Рязанов, польских партизан? — обратился Бобров к молодому мастеру. — Помнишь? Расскажи-ка эту историю.

— Да ничего особенного, — говорит Рязанов, — приехала в Магнитогорск делегация бывших партизан Польши. Ну, известное дело, устраиваем встречу — вот здесь — во Дворце дело было. Рядом со мной один молодой партизан. Посмотрел на меня, увидел орден и спрашивает: «За что?» Я отвечаю: за броневую сталь. «Вы броневую сталь делали?», — спрашивает он и пристал ко мне: расскажи, как броневую сталь варили. Вышел я на трибуну и рассказал, как дело было. Вот и все.

— Не все, Рязанов, не все. Расскажи, что дальше было, — говорит Бобров.

— А что дальше? Кончил я рассказ, и вдруг подбегает ко мне поляк, обнимает, а у самого слезы на глазах и все твердит: «благодарю!» За что, спрашиваю, благодарите? Партизан по-русски плохо говорит, еле-еле разбираю слова, но все-таки понятно: хочу, говорит, выразить чувство уважения к русскому народу — к солдатам, к рабочим, которые помогли освободить нашу Родину. Без вашей помощи нам бы не победить.

— Вот видишь, — говорит Бобров Лапаеву, — нашего брата весь народ Европы знает и ценит.

— Кое-кто забывать начинает, — говорит Рязанов.

— Народ не забудет, — ответил Бобров. — Народ и зло помнит и добро не забудет. Вот, Петр, прикинь теперь, на каком посту стоишь, на какой вышке? Тебя отсюда очень далеко видно. Понял? Будь моя власть, я бы всем сталеварам особое звание присвоил: гвардия. А что, хорошо бы — гвардии сталевар.

— Ну чего еще, Григорий Егорыч, выдумываешь, — посмеиваясь говорит Лапаев. — Это почему же такой особый почет сталеварам?

— Потому, что труд у сталевара смелый и гордый. Он всегда у огня, у расплавленной стали. Он, как гвардии солдат, на самом трудном и опасном участке. Ты, Петр, смотрел когда-нибудь этак со стороны и вдумчиво на труд сталеваров? Смотрел, говоришь, а что видел? Что понял? Если глубоко вдуматься в наш с тобой труд, так мы очень большая сила государства. Сталь — наравне с хлебом, а может и того повыше! А как же!

Посетители выставки услышали спор и собрались вокруг сталеваров. Обычно мало разговорчивый, Бобров сейчас к всеобщему удивлению говорил горячо и убежденно. По всему видно было, что разговор коснулся самых чувствительных струн его души. Он сел на мягкий диван, обитый темнозеленым бархатом, и вокруг него собралась молодежь.

— Вот я вам расскажу одну историю, если на то пошло. — Бобров удобнее уселся, вынул было коробку папирос, но увидев, как распорядитель выставки замахал руками, виновато улыбнулся и положил коробку в карман. — Было это лет пятьдесят тому назад. Отец мой и брат работали тогда на Белорецком заводе у Пашкова сталеварами. Жить, понятно, было тяжело, семья большая и решили меня — мальчишку — к делу пристроить, на завод. Как раз в это время пришел какой-то важный заказ на особо чистую пашковскую сталь, и было объявлено: кто выдаст первую плавку этой стали — тот получит премию и будет награжден «памятной медалью». Надо вам сказать, что до этого один сталевар в России получил «памятную медаль» — это Плечков, который на Сормовском заводе сварил плавку в первом русском мартене. Больше не было. Так вот разгорелась борьба среди сталеваров — кто первый.

Это сейчас вот, в наше время, так друг дружке помогают, подтягивают, учат, потому что у нас у всех общий государственный интерес. А в те времена каждый старался только для себя, тащил в свою берлогу. Да и чего было стараться: хозяина сделать богаче, своего врага заклятого сделать сильнее?

Борьба была, как сейчас вот помню, — злая, волчья, утомительная. На каждой печи работали с оглядкой, втихомолку. Не в медали, конечно, дело было — все понимали, что это просто хозяйская приманка. Надо было премию заработать, чтобы, может быть, отложить копейку на черный день. А потом, скажу я вам, любит русский человек свое мастерство. Испокон веков у нас заведено — делать дело так, чтобы оно душу радовало, отрадой сердцу было. Уральские металлурги — известные кудесники. Они, между прочим, секрет булатной стали нашли. Да, вот как.